У каждого в дестве был свой пустырь. Но мой был всем пустырям пустырь, потому что, во-первых, мерзкие гуманоиды разве что мимо иногда проходили, а во-вторых, он был огромен как поле для гольфа. Вот только на хорошем поле для гольфа обычно не бывает гор строительного мусора, ржавых скелетов автомобилей и башен из бетонных колец, воздвигнутых какими-то пьяными конструктивистами. Деревьев там не было, зато были камыши и зонтики в человеческий рост, а на краю камышового болотца стояла розовая кирпичная будка, в которой все время что-то гудело и клацало. Время от времени из нее выкатывалась пара-тройка гоблинов и не чокаясь грелась на солнышке.
Холмы вывороченной глины, вперемешку с осколками бетонных плит, летом зарастали роскошными одуванами и конским щавелем. Можно было просто прыгать с вершины на вершину, или ловить толстых черных жужелиц в глиняных трещинах и строить им домики из одуванчиков. Жильцы, конечно, сразу же разбегались, поэтому со временем пришлось перейти на флегматичных червячков. А еще там был маленький подземный бункер с четыремя люками наверху. Жужелицам там было холодно, зато дворовые кошки в подземелье ловились отлично. Правда, в отличии от букашек, протащить их контрабандой домой ни разу не удавалось.
А вместо сада камней там была гигантская система луж-озер, с затонувшими калошами и потрясающе живописным ржавым дном. Настоящий десткий рай с головастиками и изумительными бархатными эскимошками рогоза. Эти штуки тоже нельзя было таскать домой, зато созерцать можно было сколько угодно. Даже помацать иногда удавалось, если тот кто занимался выгулом был достаточно увлечен чтением.
Теперь всю Малую Бухарестскую застроили, и нет ни жужелиц, ни белых башен, ни камышей, и почему-то от этого немного грустно. Но это все старость, или свиной грипп, на самом деле жизнь прекрасна и удивительна, хотя все больше последнее.